А.И. Голембиевский: «Мы должны готовить не статиста, а инженера-творца, инженера-изобретателя!»

А.И. Голембиевский: Мой отец – Юзеф Францевич Голембиевский, поляк по национальности, родился в 1895 году. Он – представитель старинной польской фамилии. К сожалению, я не знаю точного места его рождения. Так сложилось, что в 1921 году Рижский договор между возрожденной Польшей и Советской Россией разрезал пополам земли моего деда Франца: одна часть оказалась в Польше, а другая – в Советской России.

В 1911 году в возрасте 16 лет отец ушел вольноопределяющимся в русскую армию. Как имевший достаточно хорошее образование дворянин (польский шляхтич) он поступил вольноопределяющимся в русскую армию, получив при этом ряд льгот, в том числе возможность получения офицерского чина. К началу первой мировой войны он уже был унтер-офицером. Сегодня это примерно соответствует уровню сержантско-старшинского состава. После тяжелого ранения его отправили на лечение в офицерский госпиталь в поместье графа Гончарова-Безобразова. Это в пяти километрах от древнего Волоколамска на левом берегу реки Ламы. Этот город расположен примерно в 100 километрах Северо-западнее Москвы и старше ее примерно на 900 лет.

Как складывалась жизнь отца после первой мировой, я не знаю, но в начале 30-х годов он вернулся в эти места военной молодости. Здесь отец и встретил мою маму – Аграфену Алексеевну Реброву, 1908 года рождения. Она работала ткачихой на текстильной фабрике, которая была построена в 1884 году капиталистом Старшинóвым на правом берегу Ламы.

А.И. Голембиевский: Да, в 1935 году в рабочем поселке при фабрике им. В.И. Ленина (в настоящее время это Волоколамск-2). Отец почему-то сохранился в памяти лучше, чем мать. Мы жили в рабочем общежитии, называвшемся «Нижняя спальня», построенном еще хозяином фабрики. Это был большой двухэтажный кирпичный дом барачного типа с общей кухней. В каждой комнате жило по две семьи.

Как только началась Великая Отечественная война, всех мужчин нашего поселка мобилизовали и направили в действующую армию. Мой отец не был мобилизован, так как имел белый билет, то есть уже был негоден к строевой службе по состоянию здоровья. Оставаться на оккупированной территории он не считал возможным, проводил нас до расположенной в девяти километрах от Волоколамска деревни Поповкино, маминой родины, а сам с двумя товарищами, также участником первой мировой войны, пошел дальше к Москве.

Наша деревня некоторое время оставалась под контролем Красной Армии, а близлежащие Ботово и Софьино уже захватили немцы. Днем было тихо, но по ночам случались обстрелы. В нашей деревне на некоторое время останавливалось небольшое подразделение кавалерийской дивизии Льва Михайловича Доватора, кстати, белоруса. Было приятно и интересно наблюдать за статными молодцами-кавалеристами в необычной военной форме с шашками. Они в наших местах держали оборону. После ухода кавалеристов наступило некоторое затишье. Днем над деревней низко как хищники кружили немецкие самолеты и иногда стреляли. Ночевали мы в доме, а день проводили в землянке, выкопанной в саду.

В конце октября начались страшные непрерывные бомбежки. Как-то утром бабушка, мамина сестра с детьми, мама и я собирались уходить в наше укрытие. Помню, как мы стоим с мамой возле окна, рассматриваем летящие на деревню самолеты. Где-то поблизости рвануло, в доме задребезжали окна. Мы отпрянули к двери. Сильный взрыв, искры, кругом черным-черно, нас просто выбросило ударной волной в сени. Все встали, помогли подняться и мне. Мама осталась лежать на левом боку, на ее виске – след от осколка. Так я остался сиротой. Бабушка позже рассказывала, что после гибели мамы я несколько дней совсем не говорил.

Вечером бомбежка прекратилась, и мы перебрались в большой блиндаж. Много позже я узнал, что в одну из ночей мою маму завернули в покрывало и похоронили в одиночном солдатском окопе в нескольких метрах от нашего дома.

В блиндаже мы жили около недели. Темно, холодно, ночью в проломе наката из бревен видны звезды. Я никогда не забуду, как старушка – божий одуванчик подошла к блиндажу и крикнула: «Бабоньки, выходите! Супостат пришел!» Вышли на яркое солнышко. Все уже припорошено снегом. Врезался в память внешний вид немецкого часового. По репродуктору я слышал, что на нас идут какие-то «рогатые». А тут на немце – каска с маленькими рожками по бокам! Странно, но к нам, детям, немцы отнеслись как-то спокойно. Может, оттого, что вошли в деревню легко, практически без боя. Так началась оккупация. Один из немцев немного говорил по-русски, много позже я узнал, что он называл себя австрийцем. На 7 ноября этот немец поставил в хате на два чемодана радиоприемник, настроил его на Москву – сразу заиграла музыка – и сказал нам: «Слушайте!» Вот такой для меня был день 7 ноября 1941 года.

А.И. Голембиевский: Да. Каратели до нас не добрались. Очень хорошо помню, наше освобождение. Мы сидели в траншее. Морозная лунная декабрьская ночь, небо усыпано огромными звездами. Раздается треск стрелкового оружия, потом русский мат и приказ: «Пленных не брать!» Эти слова на всю жизнь врезались в память! А мы, дети и женщины, наблюдали, как немцев буквально загоняли в подожженные ими же деревенские дома.

Освобождала нас 1-ая Тихоокеанская бригада морской пехоты, то есть моряки, снятые с кораблей и брошенные на самое важное направление – на оборону Москвы. Второй эшелон задержался у нас в деревне подольше и меня моряки подкармливали. Но когда военные ушли на запад, с питанием стало совсем плохо. Был, действительно, голод! Кроме меня у бабушки жила еще и ее дочь, моя тетка, 1929 года рождения. Бабушка трудилась в колхозе в женской бригаде, но прокормить нас, работая «за палочки», было практически невозможно. Честно говоря, я был обречен!

Летом 1942 года от отца пришло письмо из Горького (Нижнего Новгорода). Он, видимо, трудился в оборонной промышленности. Ему написали, что погибла мама. Потом отец один раз приезжал к нам и сказал, что, когда закончится война, сначала съездим к нему на родину, а потом вернемся в Подмосковье.

В 1939 году западные регионы Беларуси и Украины воссоединились с Советским союзом. Мои родители планировали отправиться в июле 1941-го на малую родину отца. Вероятно, это южное Полесье на Житомирщине в районе компактного проживания поляков. Остался ли в тех местах после войны кто-нибудь из потомков моего деда Франца Голембиевского, я не знаю. Известно, что дивизия СС «Галичина» и бандеровцы планомерно занимались уничтожением польского населения.

Отец снова уехал, и долгое время о нем не было никаких известий. А потом из Горького пришло еще одно письмо, но уже на мое имя (к сожалению, у меня остался только конверт). В нем сообщалось, что Иосиф Францевич Голембиевский умер от воспаления легких и «похоронен под красной звездой».

А.И. Голембиевский: В 1944 году бабушка пошла в Волоколамск на прием к председателю райисполкома. Там решился вопрос о приеме меня в детдом. Какое-то время он не был государственным: районное руководство по собственной инициативе создало его на паях, то есть при поддержке колхозов, совхозов и других предприятий района. Детдом находился в двух километрах от Волоколамска в деревеньке Горки в старом купеческом доме. Я оказался двадцать девятым воспитанником, но детдом продолжал расширяться (число детей приближалось к ста!) и вскоре нас перевели в Волоколамск.

Я был тогда очень слаб. У меня обнаружили шумы в сердце и признаки рахитизма – сказывались последствия голода. Но во втором классе я уже начал понемногу оживать. То ли питание улучшилось, то ли гены сказывались, не знаю. Хотя зима 1945 года опять была страшной, и мы мерзли до самого Дня Победы. В детдоме не хватало дров, их отпускали только на нужды кухни. Стал снова сильно проявляться голод.

В январе 1949 года детский дом перевели на территорию Иосифо-Волоколамского монастыря. Старшеклассников (мне было уже 14 лет) стали привлекать к работе, поскольку у детдома появилось свое хозяйство: 8 коров, 2 лошади, луг и пахотная земля. Все болячки стали понемногу отходить. Увлекся футболом, лыжами и шахматами.

Там я окончил среднюю школу, и был если не лучшим учеником в классе, то в пятерку лучших входил точно. Летом в детдоме состоялась большая, праздничная встреча детдомовцев-фронтовиков и нас, подранков страшной войны. Вспоминая теперь уже далекое детство, мне кажется, что детдомовцы того сурового времени – это своеобразное сословие. Его отличительные признаки – жестокое детство, раннее трудное взросление и исключительно высокий уровень солидарности поколений.

Директор детдома Екатерина Михайловна Финикова, которая упоминается в «Педагогической поэме» А.С. Макаренко как воспитанница младшей группы, пришла к нам в качестве пионервожатой еще в 1942 году. Через семь лет она стала нашим директором. С ее именем связан любопытный эпизод моей флотской жизни, к которому я еще вернусь позже. Весной 1950 года Екатерина Михайловна сообщила, что пришла разнарядка из областного управления образования на распределение нескольких старшеклассников в ремесленные училища. Среди распределенных оказался и я.

А.И. Голембиевский: Да. Ремесленное училище № 45, куда меня направили, находилось в городе Долгопрудный. Там же, кстати, находится и Московский физико-технический институт, МФТИ. Это уже давно практически Москва. Ремесленное училище существовало при предприятии. Сейчас уже можно говорить о том, что это был один из первых заводов, где началось производство ракет класса «земля-воздух».

В этом училище я занимался два года. Мы носили форму, нас кормили. Попал в одну из двух групп, в которых готовили токарей-универсалов: работали и на токарных, и на фрезерных, и на строгальных станках. Туда брали только после семилетки, поскольку для этой профессии не только определенные знания требовались, но и физическая сила! Мы, например, работали на станках, которые достались стране по репарациям, то есть были вывезены из Германии в качестве возмещения материального ущерба, понесенного СССР в годы Великой Отечественной. Помню, например, станок 1876 года выпуска! Мы работали на нем не более четырех часов – просто не выдерживали физической нагрузки.

Учился на одни пятерки. И как единственному «пятерочнику» мне было очень обидно получить на выпускном экзамене четверку. Хотя сейчас вспоминаю этот эпизод с улыбкой. Меня «срезал» наш старший мастер Калиновский. Он спросил, как снять патрон с токарного станка. Я это не раз самостоятельно делал и уверенно дал ответ. Калиновский просто покачал головой, а на объявлении оценок я с удивлением узнал, что мне за что-то сняли балл. Заслужив отличную оценку, мог бы получить 5-ый разряд, а так дали только 4-ый. Высший из разрядов, возможных у нас, получили староста группы и еще один «блатник». Стало очень интересно, за что же мне поставили четверку. Спросил об этом нашего мастера Николая Андреевича: «За что?!» Тот ответил вопросом на вопрос: «А ты кто по национальности?» «Как кто, – удивляюсь, – у меня же в паспорте записано, что я – русский!» Мастер тогда прямо и говорит: «А старший мастер подумал, что ты – еврей!» Меня это просто поразило! Более польской фамилии и представить было трудно! Я так мастеру и сказал, что по отцу – поляк, по матери – русский.

Позже я все понял. Шел 1952 год. Велась борьба с «безродным космополитизмом». Она находила свое выражение и в антисемитизме. Скоро появится сфабрикованное «дело врачей». Такое было время! Четверка вместо пятерки на экзамене и в итоге 4-ый разряд токаря-универсала – далеко не самое ужасное, что могло случиться тогда с человеком.

А.И. Голембиевский: Мне уже было 16,5 лет, до призыва в армию еще оставалось два года. Работал на заводе. Но мне хотелось учиться и получить среднее образование. Никто меня к этому не подталкивал – некому было. Просто ощущал внутреннюю потребность! И я подал документы в Московскую областную заочную среднюю школу для взрослых, которая находилась возле станции метро «Красные ворота». Утром и днем в здании действовала школа для детей, отстающих в умственном развитии, а по вечерам занимались мы.

В школе для взрослых я, наверное, оказался самым молодым учеником. Там было много офицеров, продвинувшихся по службе на фронте, но не имевших достаточного образования для дальнейшего карьерного роста. Известно, что во время войны многие стали офицерами просто по окончании трехмесячных курсов! Хорошо помню капитана летчика-испытателя, Героя Советского Союза Петра Зюзина. Позже в 1956 году в журнале «Знамя» с большим интересом прочитал его рассказ «Выписка из летной книжки». Общался со старшим лейтенантом Сергеем Бронниковым. Он служил в каком-то спецподразделении Министерства государственной безопасности, а заканчивал войну в СМЕРШ. Позже я узнал, что он был моим «куратором». Как действовала система? Если молодой рабочий не пьянствовал, был дисциплинирован и учился, то его могли «присмотреть» для обучения в школах от ведомства государственной безопасности. Но мне туда был путь закрыт, поскольку я был в оккупации. То, что мне было тогда шесть лет, и немцы контролировали нашу деревню только около двух месяцев, было не важно. В 1954 году я получил среднее образование. В моем аттестате была пятерка по истории СССР, а по остальным предметам – четверки.

А.И. Голембиевский: Да, в сентябре 1954 года я был призван в вооруженные силы. После смерти Сталина сняли «бронь» с оборонных предприятий и объявили призыв, начиная с 29-летних мужчин! У нас в Долгопрудном был «траур»: всех молодых ребят забирали в армию!

Помню собрание допризывников в доме культуры «Вперед» осенью 1953 года. Наш военком подполковник Ребенок, Герой Советского Союза, танкист, колоритный такой украинец, обращаясь к семейным ребятам, сказал: «Я постараюсь оставить Вас в Московском военном округе!» И добавил: «А призывники 1954 года отправятся служить далеко». Для меня так и вышло!

Ближе к ночи 21 сентября эшелон с новобранцами нашего района отправился на восток. Через три недели эшелон прибыл во Владивосток. Прошел жесткую медкомиссию. В моей медкарте поставили штамп «годен к подплаву», то есть к службе на подводной лодке. Я оказался совершенно здоров!

Был направлен на остров Русский в Отдельную 20-ю школу радиотехнической службы Тихоокеанского флота. Меня зачислили в роту радиометристов-наблюдателей за надводной и воздушной обстановкой. Эту школу я окончил в сентябре 1955 года с красным аттестатом, то есть по первому разряду. По окончании морской школы я мечтал попасть на эскадренный корабль: крейсер, эскадренный миноносец, эскадренный сторожевой корабль. В народе говорят: мы предполагаем, а судьба располагает. В итоге я оказался в Советской Гавани. Этот город с военно-морской гаванью, расположенный на горном плато на северо-востоке Хабаровского края, был основан еще при Николае І.

Меня распределили в 243-й Сахалинский дивизион торпедных катеров. Дивизион состоял из катеров серии серии ТД200-Бис, водоизмещением 47 тон, скоростью до 55 узлов и автономностью до 15 суток. Я был назначен на вакантную должность старшего (и единственного) радиометриста на головной катер дивизиона. Мой первый выход в море походил на морскую туристическую прогулку по Татарскому проливу и далее на север до Шантарских островов в Магаданском заливе. Был конец сентября, светило солнце, а волнение на море составляло менее одного балла. Морская романтика! Суровые морские будни были впереди!

Вскоре наш дивизион ушел на Сахалин, где был включен в состав торпедной бригады. Она базировалась в Корсакове, расположенном в заливе Анива. Зона ответственности бригады – пролив Лаперуза, отделяющий Сахалин от японского острова Хоккайдо, южная часть Охотского моря и Курильских островов. В тех местах в осенне-зимний период практически постоянно штормило. Море сурово проверяло катерников на прочность. В декабре из-за тяжелой ледовой обстановки катерá с помощью плавучего крана подняли на деревянные стапеля (слипы) для профилактики.

В январе 1956 года на флоте для оценки уровня профессионализма было введено три квалификационных класса. Классность подтверждалась нагрудным знаком в форме щита с цифрой на синем фоне. Я досрочно был допущен к здаче экзамена на второй класс и успешно сдал его.

По предложению флагманского офицера службы Р (в настоящее время БЧ 7) меня направили на трехмесячные курсы повышения квалификации на остров Русский в школу радиотехнической службы. По окончании этих курсов мне было присвоено звание старшина 2-й статьи.

В последний день апреля я вернулся в свой дивизион. Вместе со мной в дивизион прибыло восемь радиометристов, прошедших ускоренный курс подготовки по сокращенной программе. Через несколько дней приказом командира бригады я был назначен на должность старшего инструктора радиотехнической службы дивизиона. По табелю о рангах эта должность была мичманской. Как член штаба дивизиона я отвечал за готовность службы Р к решению боевой задачи при любых погодных условиях.

Торпедные катера – это боевые корабли ближнего морского театра боевых действий. Лето – лучшее время года для длительных морских походов и различных сценариев боевой подготовки, включая торпедные стрельбы. Нашими «противниками» на крупных ученьях были корабли тихоокеанской эскадры. Большую часть летней кампании дивизион был в море. Когда море штормило выше 4 – 6 баллов, бросали якоря или лежали в дрейфе в подветренных бухтах южного Сахалина, острова Манерон в Японском море, острова Тюлений в Охотском море. На острове Тюлений находится крупнейшее лежбище морских котиков. Видел в районе Курил гарем сивучей (усатых моржей), а в проливе Лаперуза – игру морских красавиц-касаток (китовых акул). Наблюдение за жителями моря – это своего рода психологическая разгрузка.

Накануне дня Военно-морского флота я сдал очередной экзамен и стал специалистом первого класса. Мне было присвоено звание старшина 1-й статьи.

Поздней осенью на нашу базу пришли три дизельные подлодки. Меня откомандировали на одну из них. Позже я узнал, что это немецкая крейсерская подлодка, не принимавшая участия в боевых действиях. Для них не нашлось экипажей, так как советская подлодка С-13 под командованием капитана 3-го ранга Александра Маринеско потопила немецкий пароход «Вильгельм Густлофф» с экипажами моряков-подводников на борту.

А.И. Голембиевский: Разница большая. На торпедных катерах тоже особого комфорта не было: или холод, или жара. Когда катер идет – качка и вибрация под рев мощных дизелей. Мы тогда смеялись: «Трясет, как на дохлой кобыле». Вообще, любой отряд торпедных катеров – это морская кавалерия, атакующая противника на максимальных скоростях и стреляющая торпедами с минимально возможного расстояния до цели. Нужно было иметь не только крепкое здоровье, но и не болеть морской болезнью, то есть не укачиваться при шторме, а продолжать выполнять обязанности по своему боевому номеру.

На подводных лодках того поколения была своя специфика: экономное расходование воздуха из кислородных баллонов, плохое качество воды из опреснителей, откидывающиеся парусиновые койки с пробковыми матрасами, а главное – большая психологическая нагрузка. Необходимо было привыкать к тишине в замкнутом пространстве и к значительному пласту морской воды над палубой. Вероятно, отсюда крылатое выражение: «Тихо, как на подводной лодке».

Оглядываясь назад, срочную службу в плавсоставе Тихоокеанского флота я считаю лучшим временем моей юности. Здесь морская романтика, физические и психологические нагрузки, жесткая дисциплина, временная точность при исполнении должностных обязанностей, познание дальневосточных рубежей страны.

Хочу рассказать об одном памятном эпизоде во время службы на флоте. В 1957 году старшин срочной службы собрали в матросском клубе на встречу с командиром Корсаковской военно-морской базы контр-адмиралом по фамилии Ураган. Александр Автономович Ураган! Можно было свободно задавать вопросы. Я встал, представился и спросил: «В «Педагогической поэме» упоминается колонист по фамилии Ураган. Скажите, пожалуйста, не о Вас ли писал Антон Степанович Макаренко?». Он удивился: «Ты читал «Педагогическую поэму»?!» Ответил, что читал, но продолжил: «Я спрашиваю потому, что директор моего детдома тоже упоминается в «Педагогической поэме». Это Екатерина Михайловна Финикова». Контр-адмирал даже встрепенулся от неожиданности: «Катя?!» И добавил: «Мы еще встретимся и об этом поговорим! Это действительно я! А Катю Финикову прекрасно помню!»

Потом ко мне подошел адъютант контр-адмирала и спросил, где меня искать. Буквально через несколько дней у вахтенного офицера дивизиона раздался звонок: «На проходной должен быть старшина 1-ой статьи Голембиевский. Сейчас придет машина!» Меня отвезли в штаб базы к контр-адмиралу А.А. Урагану, и мы долго (в дивизион я вернулся только около полуночи!) вспоминали детство. Он рассказывал о жизненном пути колонистов, расспрашивал меня о моем прошлом, о детдоме, о Екатерине Михайловне. Об этой встрече я вспоминаю как о проявлении детдомовской солидарности сирот страшного времени – гражданской войны в России и Великой Отечественной войны Советского Союза.

А.И. Голембиевский: Замполит дивизиона советовал остаться на сверхсрочную службу. Быть мичманом до седых волос? Это не для меня. Можно было пойти в любое высшее военно-морское училище, дорога туда была открыта. Я же предпочел демобилизацию. Позже, честно говоря, пожалел. Разумнее было поступить в высшее военно-морское училище по профилю военной специальности.

Демобилизовавшись, отправился к родной сестре матери в Калининград, лежавший тогда в руинах. Моя тетя Мария Алексеевна – участница войны, фельдъегерь авиационного полка связи при штабе армии.

Работал токарем на ремонте портового оборудования в Калининградском морском рыбном порту. Позже перешел в экспериментальный цех Центрального конструкторского бюро электропогрузчиков (ЦКБ ЭП). Работал на различных станках: токарном, фрезерном, расточном, зубофрезерном. От станка ушел в 1964 году токарем 6-го разряда. Перейти на должность конструктора мне предлагали значительно раньше. Я отказывался из-за более чем двукратной разницы в зарплате.

В 1959 году поступил на заочный факультет Калининградского технического института рыбной промышленности и хозяйства (сокращенно КТИ). Инженерная специальность «Технология машиностроения, металлорежущие станки и инструменты». Поначалу в группе было 58 человек, а через шесть лет, в 1965-ом, на защиту диплома вышло только трое. Первый – Д.И. Беломор, или «батька Беломор», как мы его называли, – капитан, командир артиллерийского дивизиона, который попал под сокращение, поскольку не имел высшего образования. Второй – Гена Загваздин, заместитель главного конструктора на заводе торгового машиностроения. Третий – я, инженер-конструктор 1-й категории ЦКБ ЭП.

А.И. Голембиевский: Курс «Металлорежущие станки» в институте читал Лев Ильич Фишерович. Он – сын известного тбилисского врача, еще до войны окончил заочный факультет Северо-западного политехнического института в Ленинграде. Участник войны, командир артиллерийского дивизиона. Уже после Победы, в 1946 году, окончил Артиллерийскую академию. Длительное время в звании майора руководил технологическим отделом на военном заводе по ремонту корабельных орудий. Это был человек, увлеченный станками! Именно с его подачи заведующий кафедрой технологии машиностроения предложил мне перейти на кафедру ассистентом. Я, думаю, оказался на своем месте: к этому времени металлорежущие станки стали моей стихией!

А.И. Голембиевский: Да! Три учебных года я отработал в качестве ассистента. Нужно было решать, что делать дальше, и я решил пойти в дневную аспирантуру. Между КТИ и Физико-техническом институтом Академии Наук БССР к этому времени сложились очень хорошие связи. Я поехал в Минск к академику-секретарю физико-технического отделения члену-корреспонденту АН, доктору технических наук, профессору Евмению Григорьевичу Коновалову. На собеседовании было решено, что под его научным руководством я буду заниматься проблемой обработки сферических поверхностей. У Евмения Григорьевича было до тридцати аспирантов. Поэтому руководство КТИ открыло в Калининграде, по существу, филиал аспирантуры физтеха.

Еще до окончания аспирантуры, в феврале 1971 года, я положил перед научным руководителем диссертацию. Ее уровень подтверждался 14 опубликованными работами, половину из которых составляли разработки, защищенные авторскими свидетельствами (семь или восемь моих изобретений).

Диссертацию я защищал 11 мая в академическом совете «Механика. Машиностроение. Металлургия», большинство которого составляли академики АН БССР. Защита прошла успешно, но мою работу еще довольно долго проверяли. Оказывается, в это время было несколько «сбоев» по диссертациям, защищавшимися в Академии наук, поэтому ВАК СССР проводил выборочную проверку работ. Мою диссертацию отправили «черному оппоненту» – анонимному специалисту. Провел в напряженном ожидании несколько месяцев, но все закончилось положительно!

А.И. Голембиевский: Да. В то время в КТИ действовало правило: преподаватель, не защитивший кандидатскую диссертацию в течение двух-трех сроков работы в вузе, подлежал сокращению. Л.И. Фишерович, военный пенсионер, не имевший ученой степени и ученого звания, был отправлен на пенсию. Дисциплина «Металлорежущие станки», состоящая из двух последовательно изучаемых курсов, была поручена мне. Я читал лекции, проводил лабораторные работы и руководил курсовым проектированием на дневном, вечернем и заочном отделениях. Замечу, в КТИ в то время учебная нагрузка ведущего преподавателя на выпускающей кафедре составляла около тысячи часов.

Система повышения квалификации находилась тогда на самом высоком уровне, и меня послали на факультет повышения квалификации в Московский станкоинструментальный институт (Станкин). Там за осенний семестр 1973 – 74 учебного года я получил намного больше, чем за шесть лет обучения в КТИ. Приобретенные в Станкине знания позволили не только повысить профессиональный уровень, но и понимание научной парадигмы познания станочного оборудования, философии и идеологии научно-технического творчества в нашей отрасли естествознания. Это чрезвычайно важно! Почему? Философы, к примеру, говорят о законе отрицания отрицания. Я у студентов обычно спрашиваю: «Вы видите, как этот закон действует в станочном оборудовании?» Ответ: «А нам на философии об этом не говорили!» Прошу: «Подумайте!» И сам, в конце концов, отвечаю: «Был токарный станок ДИП-200 (серийная модель 1946 г.). Ему на смену пришел 1К62 (модель 1954 г.). Затем был создан станок с ЧПУ первого поколения 16К20Ф3 (модель 1971 г.). Второй станок отрицает первый. А за вторым уже идут более новые станки, которые отрицают и его! И этот процесс непрерывен. Вот так мы видим этот, казалось бы, абстрактный закон в техническом развитии!» По-моему, плохо, что нашим студентам-технарям в рамках курса философии не приводят такие принципиально важные примеры.

Но это давняя проблема. Помню, еще в советские годы в ГЭКе на защите дипломных проектов, я спросил философа с кафедры марксизма-ленинизма: «А Вы знаете, как Карл Маркс оценил изобретение суппорта токарного станка?» В свое время это же была революция в станкостроении! Преподаватель на меня удивленно посмотрел: «А как?» Я отвечаю: «У Маркса в «Капитале» во 2-ом томе, кажется на 23-й странице, написано, что “это приспособление заменило не что-нибудь, а саму человеческую руку”». Большинство философов, к сожалению, очень далеки от техники и сравнивают, образно говоря, только пуд зерна с топором. Одно время появлялось много публикаций по философским проблемам в естествознании. Это было популярно в 70-х годах. Сейчас, к сожалению, интереса к этой проблематике не видно.

В Станкине я познакомился с профессором Алексеем Антоновичем Федотёнком. Кстати, с его слов знаю, что он из этнических белорусов. Алексей Антонович был первым аспирантом «Станкина» еще в далёком 1924 году! Именно он предложил современную научную парадигму в нашей области и создал теорию кинематической структуры металлорежущих станков. Эта парадигма построена на двух законах теоретической механики: законе разветвления энергии в механических цепях и принципе возможных перемещений, известном как принцип Даламбера. Названная парадигма кумулятивно, то есть без изменений, включила единую методику настройки металлорежущих станков, разработанную профессором Григорием Михайловичем Головиным, научным руководителем Федотёнка. Вероятно, уместно отметить, что Григорий Михайлович в 1934 году был командирован на пять лет из Москвы в Минск, где до 1939 года в БПИ (сегодня БНТУ) заведовал кафедрой «Металлорежущие станки».

А.И. Голембиевский: Да! В том числе благодаря этому, еще в КТИ я построил свой лекционный курс на самых новейших достижениях научно-технической мысли.

В Станкине я познакомился и с Наумом Соломоновичем Ачерканом, длительное время руководившим кафедрой металлорежущих станков. Высшее образование Наум Соломонович получил задолго до революции в «Политехнике Краковскей», как он называл свою альма-матер. В 1930 году он перевел с английского первую учебную книгу по металлорежущим станкам. Это один из создателей классических токарных станков довоенного периода. В моей памяти Наум Соломонович остался как старичок маленького роста, но могучий, глубоко порядочный трудоголик от бога! Позже мне говорили, что до конца своих дней, на рабочем месте, представляющем гибрид постели и письменного стола, он редактировал техническую литературу.

Удалось мне пообщаться и с ректором Станкина – лауреатом Ленинской премии Юрием Михайловичем Соломенцевым, сыном видного советского партийного и государственного деятеля, Председателя Совета Министров РСФСР, кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС М.С. Соломенцева. Юрий Михайлович, член-корреспондент Российской АН, до сих пор занимается станками с ЧПУ.

Позже, в 1984 и 1989 годах, уже от Новополоцкого политехнического института (НПИ) я повышал квалификацию на ФПК Станкина на кафедрах станочных комплексов, систем числового программного управления и межвузовской кафедре педагогики Министерства образования РСФСР.

А.И. Голембиевский: В сентябре 1973 года в Новополоцк перебрался Борис Павлович Чемисов, который тоже вышел из школы Е.Г. Коновалова, но занимался электроферромагнитной обработкой. Более того, он взял с собой сюда и своих учеников – Владимира Ивановича Абрамова и Игоря Тимофеевича Сычева. Помню, вернулся я в Калининград с ФПК, а мне говорят, что Чемисов в Беларусь уехал! Вслед за ним и при его непосредственном участии в Новополоцк отправились Виктор Алексеевич Данилов и Владимир Константинович Липский. Вскоре поступило предложение и мне.

На разведку в Новополоцк я приехал в 1974 году. Встретился с Эрнстом Михайловичем Бабенко, мы побеседовали. Я увидел заинтересованность во мне. Но на кафедре в КТИ моему решению, мягко говоря, не обрадовались. Там еще не могли пережить потери В.А. Данилова. Таким образом, мой отъезд задержался почти на год – меня просто не отпускали! Врачи моей дочери советовали нам поменять климат. В Калининграде было слишком влажно. В конце концов, я пустил в ход и этот козырь.

Незадолго до окончания учебного года, в 1975-ом, я снова приехал в Новополоцк, и Эрнст Михайлович еще раз подтвердил все наши предварительные договоренности. В конце концов, в сентябре 1975 года я все-таки стал доцентом кафедры технологии машиностроения Новополоцкого политехнического института.

А.И. Голембиевский: Главное впечатления от посещения НПИ – общение с Эрнстом Михайловичем! Было видно сразу, что это руководитель, который думает о будущем и перспективах института!

Во время нашей первой встречи Б.П. Чемисов представил меня как «настоящего станочника», и потом мы уже обсуждали главный вопрос: что дальше будем делать? Эрнст Михайлович был решительно настроен на то, чтобы развивать в НПИ специальность «Технология машиностроения, металлорежущие станки и инструменты». Были уже и станки, но их номенклатура была слабовата. Ректор сразу сказал: «Нет станков? Ищите! Будем покупать!»

А.И. Голембиевский: Вскоре после моего переезда в Новополоцк мы определились, что нам нужно найти зубообрабатывающий станок и станок с числовым программным управлением. У Владимира Александровича Петрова остались хорошие связи во Владимире, откуда он в Беларусь и перебрался. Так в 1976 году мы поехали туда на станкостроительный завод, выпускавший станочное оборудование для оборонной промышленности. Эрнст Михайлович обещал нам выделить 100-120 тысяч рублей – большую сумму по тем временам! Во Владимире обо всем договорились. Мы получили многоинструментальный станок с ЧПУ, отправленный в Новополоцк прямо с московской выставки, и новенькие зубошлифовальный и зубострогальный станки. Они у нас до сих пор используются в лабораторном практикуме.

Назову стоимость купленного станка с ЧПУ: семь с половиной «копеек», если за одну «копейку» принять стоимость первой модели автомобиля Жигули!

В нашей лаборатории мертвым грузом стоял новый гидрокопировальный фрезерный станок неудачной модели. Для учебного процесса он не представлял интереса. В промзоне в одном из ремонтных цехов я увидел в приоткрытой заводской упаковке новый металлорежущий станок. Поинтересовался: «Что это за станок?» Мне ответили, что сами толком не знают. Объяснил, что это станок инструментального производства. Предложил обменять его на гидрокопировальный фрезерный станок. Так в нашей лаборатории появился токарно-затыловочный станок, включенный в лабораторный практикум. А потом наши умельцы придумали, как на этом станке нарезать квадратные винты для насосов, используемых на полоцком заводе «Стекловолокно».

Сейчас обновлением станочного парка активно занимается заведующий кафедрой технологии и оборудования машиностроительного производства Николай Николаевич Попок. Под занавес 2017 года по его инициативе куплен японский обрабатывающий центр фрезерно-расточного типа с ЧПУ и австрийский токарный станок с ЧПУ второго поколения.

Корр.: За 42 года работы на факультете Вам довелось преподавать очень многим прекрасным специалистам-машиностроителям.

А.И. Голембиевский: Да! Наш факультет имеет полное право гордиться многими выпускниками машиностроительных специальностей! Заведующий нашей кафедрой Н.Н. Попок, Владимир Эдуардович Завистовский и Александр Аркадьевич Лысов, в прошлом деканы машиностроительного факультета. Они окончили наш вуз еще до моего приезда в Новополоцк.

Многие студенты, которым я когда-то читал лекции, стали преподавателями и сотрудниками нашего вуза и других организаций Беларуси. Юра Грозберг и Саша Голубев стоят во главе радиотехнического факультета. Однокурсниками А.П. Голубева и Сергея Эдуардовича Завистовского были Александр Филиппович Корешков и Виктор Яковлевич Прушак. А.Ф. Корешков – член Совета Республики Национального собрания Беларуси, заместитель генерального директора по идеологической работе ОАО «Борисовский завод «Автогидроусилитель». В.Я. Прушак – член-корреспондент НАН Беларуси, доктор технических наук, профессор, лауреат Государственной премии Республики Беларусь в области науки и техники, технический директор ЗАО «Солигорский Институт проблем ресурсосбережения с Опытным производством». Сейчас у него в Солигорске работает мой внук, также окончивший наш факультет.

В 1984 году машиностроительный окончил Михаил Львович Хейфец, заместитель академика-секретаря Отделения физико-технических наук НАН Беларуси. Выпускник 1986 года профессор Валерий Михайлович Константинов, заведует кафедрой «Материаловедение в машиностроении» в БНТУ. Выпускник факультета 1993 года Александр Петрович Яловик – генеральный директор ОАО «Нефтезаводмонтаж». Александр Витальевич Дудан, декан механико-технологического факультета, и заведующая кафедрой автомобильного транспорта Татьяна Владимировна Вигерина – тоже наши выпускники! И этот список можно продолжать еще очень-очень долго!

А.И. Голембиевский: У меня, если не ошибаюсь, 111 авторских свидетельств Советского Союза, патентов Республики Беларусь и Российской Федерации.

Я пришел к этому, когда еще был токарем. Работая на ремонте, без рационализации было невозможно обойтись. Я подал и реализовал около 40 рацпредложений. Перейдя в КТИ на основе существенно более высокого уровня знаний, чем токарь универсал 6-го разряда (это максимальный уровень квалификации токаря), я стал изобретателем.

Тогда в Советском Союзе началось возрождение идеологии изобретательства. В России первый патентный закон, как закон о привилегиях, был принят еще Петром І в 1719 году. После Октябрьской революции в 1919 году В.И. Ленин подписал декрет, провозгласивший свободу технического творчества и оговаривавший государственную помощь изобретателям. Вместо патента советская власть предложила новый тип охранного документа – авторское свидетельство. У этой идеи были свои плюсы и минусы, но главное, какая-то защита интеллектуальной собственности гарантировалась. Потом все стало меняться в худшую сторону.

Только с 1959 года условия для развития технического творчества сдвинулись с мертвой точки и начали приобретать положительную динамику. В первые послевоенные пятилетки Советский Союз стал выходить на мировой рынок, и нужно было грамотно и эффективно защищать собственные разработки. Приведу любопытный пример. Первый советский универсальный токарно-винторезный станок модели 1К62 в 1958 году на международной выставке «Металлорежущие станки» в Великобритании (у «проклятых буржуинов», так тогда говорили) получил золотую медаль. Оба выставочных экземпляра были куплены непосредственно на выставке. Это был прорыв! Сам бог велел, раз уж мы продвигаем продукцию на Запад, защищать свою интеллектуальную собственность.

Началось движение новаторов производства – изобретателей и рационализаторов. Я как раз и оказался на гребне этой волны. В Калининграде познакомился с Иосифом Ивановичем Шабуней – пенсионером, фанатиком патентного дела, который в КТИ консультировал всех желающих. Он и мне очень помог, а потом даже немного по-хорошему обижался на меня за то, что я больше у него не консультируюсь. С помощью Иосифа Ивановича я очень быстро понял идеологию и язык научно-технической экспертизы изобретений. В тот период 14 моих технических решений были защищены авторскими свидетельствами СССР.

В 1979 году по предложению Татьяны Васильевны Гончаровой, нашего инженера-патентоведа, я поступил на заочное отделение московского Центрального института повышения квалификации научных работников в области патентоведения. К тому времени я уже был автором более 30-ти изобретений. Написал дипломную работу, посвященную особенностям патентной защиты металлорежущих станков. По рекомендации ГЭК основные положения этой работы были опубликованы в виде статьи в профильном общесоюзном журнале «Вопросы изобретательства». Так я стал не только изобретателем, но и патентоведом на базе инженерного образования. Мой личный вклад в развитие изобретательской деятельности в области машиностроения отмечен двумя нагрудными знаками «Изобретатель СССР», а в 2013 году и Почетной грамотой Национального центра интеллектуальной собственности Республики Беларусь.

А.И. Голембиевский: Эта проблема существовала в Советском Союзе и по наследству досталась Республике Беларусь. Очень часто изобретения принимаются в штыки. Мне приходилось достаточно много общаться во ВНИИГПЭ, Всесоюзном научно-исследовательском институте государственной патентной экспертизы, с руководителями экспертных групп. Они озвучивали высказывания отдельных ответственных лиц в духе: «А мы все равно это в отрасль не пустим!» По существу, еще в советскую эпоху система стала тормозом на инновационном пути развития.

Есть еще одна болезнь, уходящая своими корнями в советскую эпоху – липовое соавторство, когда для продвижения изобретения включают в список авторов нужных людей. На Западе нет такого! И это касается не только изобретений, но и научных публикаций. Сегодня, к сожалению, морально-этические рамки для ученых стали слишком размытыми, и на первое место выходят другие – прагматические соображения.

Возвращаясь к патентам, в учебном процессе я постоянно использую методологию научно-технической экспертизы изобретений. На лекциях предлагаю студентам «изобрести» что-то, а затем, шаг за шагом, мы совместно приходим к искомому результату – «новому» способу формообразующей обработки или к кинематической структуре «нового» металлорежущего станка. Такой подход к решению конструкторских задач развит в моем учебно-методическом пособии по выполнению курсовой работы по станочному оборудованию, изданном в ПГУ в 2012 году. Такой подход развивает творческое мышление студентов. На мой взгляд, мы должны готовить не статиста, а инженера-творца, инженера-изобретателя!

А.И. Голембиевский: Да, я был первым начальником УМО. Уместно отметить, что до меня эту должность предлагали другим сотрудникам университета, но они отказались. Этот отдел был организован в феврале 1997 года. По времени это совпало с периодом создания таких подразделений (УМО или УМУ (учебно-методическое управление) в зависимости от количества студентов) во всех вузах страны. До этого в ПГУ существовали межкафедральная учебно-методическая лаборатория и учебная часть. Руководителем этих подразделений была Антонина Сидоровна Коренская.

Первыми методистами УМО были Екатерина Николаевна Касатая, выпускница заочного отделения филфака БГУ; Татьяна Васильевна Слизкая и Светлана Николаевна Терина, окончившие строительный факультет нашего университета, Ольга Петровна Спасибенок, по образованию геодезист. К сожалению, первые методисты не имели педагогического опыта, что на начальном этапе отрицательно сказывалось на работе отдела.

Нашей первой и главной задачей стало открытие магистратуры. Очень кстати в этом деле оказалось участие вуза в международном проекте, который реализовывался в рамках программы Темпус. Целевая направленность этого трехгодичного проекта – создание магистратуры, разработка магистерских программ и подготовка магистров. Следовательно, мы имели возможность воспользоваться ценным зарубежным опытом.

А.И. Голембиевский: Меня вызвал проректор по учебной работе Л.С. Турищев и сказал, что ректор поручил обсудить возможность создания магистратуры: «Будем открывать магистратуру. Соберем всех заведующих кафедрами, в первую очередь – технарей и экономистов, и решим, как действовать в этом направлении».

До этого собрания я обсуждал данную проблему с давним знакомым, профессором А.И. Кочергиным, заведующим кафедрой металлорежущих станков БНТУ. Он тоже начинал заниматься магистратурой. Кроме того, я встретился с Л.А. Журавлевой, куратором магистратуры в Министерстве образования Республики Беларусь. В итоге выяснилось, что в вузах страны решение данной проблемы, по существу, находилось еще на уровне намерений.

Мы собрали у Леонида Степановича заведующих кафедрами для рассмотрения возможности и условий создания магистратуры. Среди заведующих кафедрами оказалось немало тех, кому эта затея казалась непонятной и ненужной: «Что это?! Зачем?!» Но были и те, кто с воодушевлением отнесся к этой новой идее. Я высказал свою точку зрения следующим образом: нужно начинать с инженерных кафедр, причем именно с тех, где есть вполне определенный пакет изобретений.

Практически сразу мы договорились открыть в магистратуре семь инженерных специальностей. Времени на раскачку уже не было: подготовка магистрантов должна была начаться уже с 1 сентября 1997 года! В конце апреля я был направлен в РИВШ на недельный семинар «Менеджмент высшей школы», где в качестве «заместителя первого проректора» оказался в группе ректоров и проректоров. На семинаре мы общались со специалистами уровня не ниже начальников главного управления министерств, что в будущем давало мне возможность звонить им, а при необходимости и встречаться.

В один из дней наши занятия проходили в Академии управления при Президенте. Среди других вопросов, которые там обсуждались, были и непосредственно связанные с магистратурой. Оказалось, например, что в Минском государственном лингвистическом университете магистратуру открыли еще в 1994 году. Но они, неверно поняв ее суть, просто добавили к иностранным языкам блок, связанный с управлением, и в апреле 1997 года просто находились на перепутье. Выступал и я. Рассказал о наших планах открытия магистратуры уже с начала нового учебного года.

А.И. Голембиевский: Да! По существу, в стране начинался эксперимент, и наш вуз оказался в числе лидеров. Уже в сентябре, общаясь в министерстве с Л.А. Журавлевой, я понял, что вместе с Гродненским государственным университетом имени Янки Купалы мы стали первыми региональными вузами, которые запустили магистратуру. У БНТУ случился сбой: они приняли 12 магистрантов, но этот набор фактически развалился. Похожие проблемы были и у БГЭУ. Рассказывали, что магистранты пришли в министерство с жалобой на то, что им читают то же, что они, будучи студентами, уже проходили. Примеры из опыта ведущих профильных университетов Беларуси показывают, насколько сложные задачи нам приходилось решать в кратчайшие сроки.

Для организации магистратуры нужны были соответствующие материалы, а у министерства, естественно, ничего не было. Подготовить документы не составляло проблемы, но в рамках обновляемой национальной образовательной системы еще даже не сложилось четкое понимание того, чем магистратура является в принципе! Анатолий Павлович Достанко, председатель Государственного высшего аттестационного комитета Республики Беларусь, с коллегами из ВАКа стоял на той позиции, что это своего рода предаспирантура. Мол, пусть магистранты первую главу напишут. Озвучивались, естественно, и другие точки зрения.

Наше предложение было следующим: чтобы привлечь в магистратуру перспективную молодежь, преподавание иностранного языка и философии нужно организовать как подготовку к сдаче экзамена кандидатского минимума; все остальное оставлялось на усмотрение соответствующей кафедры. Мы в УМО подготовили документы, которые определяли содержание выпускного экзамена и показывали, что из себя должна представлять магистерская диссертация.

Разработка нормативно-методической базы магистерской подготовки, конечно же, требовала большой работы. Например, в рамках проекта по программе Темпус группы наших молодых преподавателей до 35 лет выезжали на стажировки в европейские вузы и должны были собирать необходимую информацию. Не всегда эти визиты были максимально продуктивны, приходилось подключаться и представителям старшего поколения. В одну из таких групп был включен и я. Так в Манчестере, а именно в Манчестерском Метрополитен университете, мне удалось ознакомиться с дюжиной магистерских работ. К этому времени нами уже было подготовлено и согласовано с заинтересованными кафедрами Положение о магистерской диссертации. Оказалось, что мы не ошиблись в наиболее принципиальных моментах.

А.И. Голембиевский: В магистратуру первого набора было принято 25 человек. Я оказался неформальным куратором магистров и руководителем магистратуры. В течение двух-трех лет, пока система отлаживалась, я присутствовал практически на всех заседаниях ГЭКов по защите магистерских диссертаций.

Да, магистратура быстро набрала ход! Принимая магистрантов в первый год, мы на оценки особого внимания не обращали. Но далее мы даже выставили ограничение: брали на обучение только выпускников вузов с высокими баллами. Уже в следующем учебном году в магистратуре появились и экономисты. Им было сложнее, поскольку, в отличие от нынешней ситуации, они ощущали нехватку остепененных специалистов. А наша позиция была следующей: научными руководителями магистрантов должны быть только преподаватели, имеющие ученые степени и ученые звания. В конечном счете, разрешили руководство аспирантам.

И в дальнейшем, от года к году, мы наращивали количество специальностей в магистратуре. Я помню встречу с профессором Хансеном из шведского Королевского технологического института. Он был удивлен тому, что мы так быстро и успешно разворачивали свои магистерские программы. Такое же удивление выразила и наш куратор в Министерстве образования Республике Беларусь. Участились звонки из различных вузов страны. Коллеги просили поделиться нашими материалами по магистерской подготовке. Но самое главное, уже первые выпуски магистратуры дали хороший результат. Наши магистры сразу пошли в аспирантуру и многие из них в скором времени сумели «остепениться».

Работая в УМО, я выступал, как минимум, на семи республиканских и международных конференциях с докладами по проблемам организации магистратуры. Особенно сильное впечатление оставила международная конференция, которая проходила в Белорусском государственном педагогическом университете имени Максима Танка. Со мной в Минске на этой конференции выступали также С.Н. Терина и В.Э. Завистовский. Там было много представителей прибалтийских университетов, российские преподаватели с опытом преподавания за рубежом. Во многих докладах затрагивалась тема Болонского процесса. Очень четко и в выступлениях, и в общении с докладчиками звучала мысль: все должно быть построено так, чтобы не потерять национальную составляющую высшего образования. Подчеркивалось, что не нужно слепо копировать все подряд, а сохранять лучшее из достижений национальной образовательной системы. Уже тогда поднимался вопрос о возможности получения двойного диплома. В 2004 году один из моих докладов по магистратуре в региональном вузе был даже опубликован на страницах «Настаўніцкай газеты».

А.И. Голембиевский: В Манчестерском Метрополитен университете меня интересовало все, что было связано с магистратурой: ее история, правила приема, организация и функционирование, поведение студентов и магистрантов в компьютерных классах, лабораториях и библиотеке, а самое главное – объем, структура и научный уровень магистерских диссертаций. С профессиональной точки зрения это позволяло сравнивать наши подходы подготовки специалистов с английскими.

В туристической части программы наиболее яркое впечатление от поездки в Великобританию – посещение Мерсисайдского морского музея в Ливерпуле. Мы там провели целый день, и я выполнял для коллег функции гида. Очень любопытным оказался зал, посвященный подводникам. Там были показаны в полный рост командиры немецких подлодок, с которыми британцам удалось справиться. У немцев, насколько я знаю, было 11 крейсерских подлодок. Эта «волчья стая» в Атлантике на морских коммуникациях была грозой британского флота. Великобританию, считавшую себя владычицей морей, выручили американцы.

А.И. Голембиевский: У учебно-методического отдела была и вторая, не менее важная задача. Нашему вузу предстояла первая аккредитация на университетский уровень. Решался вопрос: быть НПИ университетом или нет. Аккредитация проходила в ноябре-декабре 1999-го. Напряженно готовились к ней целый год. Поначалу отдельные преподаватели даже не знали, как правильно индивидуальный план составить! Проверка велась по 21 критерию; необходимо было получить положительный результат не менее, чем по 2/3 из них. При аттестации проводился контрольный срез по аккредитуемым специальностям. Это сегодня такими мероприятиями никого не удивишь, а тогда на аккредитацию мы шли вторыми после какого-то столичного вуза. Э.М. Бабенко мудро распорядился прочитать 30 часов обзорных лекций по каждой из дисциплин, по которым проводился контрольный срез.

Я работал непосредственно с председателем комиссии Вандой Юлиановной Боровко из Департамента контроля качества Министерства образования. Мне было дано право входить в аудитории, где проводились срезы, и следить за тем, чтобы не было никаких эксцессов. В итоге, наш вуз получил положительную оценку по 19 критериям. Нашими проблемными местами оказались остепененность профессорско-преподавательского состава и что-то незначительное по работе библиотеки.

Подготовили отчет – тяжелый «кирпич» на 500 страниц, и я отправился в качестве эксперта по проверке работы учебно-методического управления в могилевский втуз, проходивший аккредитацию. Пришлось проверять работу коллеги, вместе с которым на коллегии в министерстве получали профессорские аттестаты.

А.И. Голембиевский: В 1993 году я был избран исполняющим обязанности профессора кафедры «Металлорежущие станки и инструменты», а через три года в 1996 г. в соответствие с действующими правилами мне было присвоено профессорское звание.

Оставив должность начальника УМО, приказом ректора от 1 декабря 2004 года я был переведен на должность профессора кафедры. В течение последующих лет я написал учебно-методические комплексы по 4-м читаемым дисциплинам и учебно-методическое пособие по курсовой работе для технологов и станочников. Эти разработки теперь «гуляют» в Интернете.

А.И. Голембиевский: Вероятно, я еще не исчерпал интерес к поиску новых технических решений в области формообразующей обработки изделий. Название моей монографии – «Основы системологии способов формообразующей обработки в машиностроении». Начало этого направления общей теории систем было опубликовано мной в 1986 году. Прошло более тридцати лет, обобщающая, фундаментальная составляющая науки об обработке материалов резанием не стояла на месте. На основе общей теории систем (создатель австриец Людвиг фон Берталанфи, 1937 г.) в конце 70-х появилась «синергетика». Ее основоположник немецкий физик-теоретик Герман Хакен.

В монографии многообразие способов формообразующей обработки, являющихся виртуальными объектами интеллектуальной собственности, представляется как большая развивающаяся система. С позиций синергетики обсуждаются принципы, методы и средства анализа и синтеза этих виртуальных объектов. В качестве инструментария используются отдельные положения проективной геометрии, интуитивной теории множеств и научно-технической экспертизы изобретений. Рассматривается современная парадигма познания кинематической структуры станочного оборудования. На основе этой парадигмы предлагаются пути реализации относительно новых способов формообразующей обработки, признанных изобретениями, в кинематической структуре металлорежущих станков.

А.И. Голембиевский: Вероятно. Я докладывал ее содержание в БНТУ. В тот период была установлена неподъемная плата за защиту диссертации. По этой причине я отказался от дальнейших выступлений на научном собрании, на мой взгляд, больше похожим на корпоратив.

А.И. Голембиевский: При Эрнсте Михайловиче постоянно что-то строилось, обновлялось. Вуз стал университетом. При Дмитрии Николаевиче Лазовском интенсивно развивается компьютеризация. Наверное, наступила новая эпоха, когда без этого прогресс становится просто немыслимым.

Народная мудрость гласит: встречают по одежке. Наш университет выглядит замечательно! Это один из существенных атрибутов выживания. Обустроенные корпуса в Новополоцке, возрожденный древний Полоцкий коллегиум, современнейший учебный корпус в Междуречье – это визитная карточка нашего университета и современной символ древней Полоцкой земли. По-моему, Дмитрий Николаевич вовремя уловил общую тенденцию развития высшего образования в Беларуси и сыграл, как говорится, на опережение.

Благоустраиваются территории, прилегающие к учебным корпусам университета. Совсем недавно в честь Года науки возле нашего корпуса механико-технологического факультета в торжественной обстановке открыта инсталляция ГіПар – «Гиперболический параболоид двойной кривизны Гаусса». Сейчас на стройплощадке вдоль главного корпуса разворачиваются работы по созданию еще одного имиджевого объекта. Что это будет? Пройдет весенний семестр текущего учебного года, и при праздновании полувекового юбилея ПГУ интрига разрешится.

Конечно, как и у других вузов Беларуси, у нас хватает проблем. Без этого невозможно развитие. На мой взгляд, необходимо, чтобы дисциплины, составляющие «ядро» каждой специальности, читали активно публикующиеся профессионалы, научные интересы которых лежат в границах предметного поля этих дисциплин. В таком случае все важнейшие идеи с переднего края той или иной области научного знания будут озвучиваться в учебных аудиториях. Вероятно, это не только наша, а общая проблема отечественного высшего образования.

Я уверен, что наш университет выстоит. Даже если он на некоторое время еще немного сожмется, но обладая имеющимися ресурсами и хорошим творческим потенциалом, все-таки выпрямится, как стальная пружина, и начнет качественно новый виток поступательного развития.

Хотел бы еще сказать об «Универике». По существу, это высшее дошкольное учебное заведение. А образование, получаемое по Дальтон-технологии через игру – это супер! Подобного опыта в других вузах Беларуси я что-то и не встречал.

А.И. Голембиевский: Я бы пожелал университету семь футов под килем в океане под названием Знание! А нынешним и будущим студентам – образованных, дисциплинированных, доступных в обращении преподавателей-энциклопедистов! По-моему, это самое главное!